[indent] – Мои истории бывают разными, – поведала Моника. – Я знаю и те, что по-настоящему страшные. Давай расскажу! На этот раз сказка будет длинная, но тоже про Шварцвальд.

[indent] Девушка прижалась к Даниэлю и начала:

[indent] – Ты бывал там? В Шварцвальде крутые, каменистые горы и высокие – до неба – разлапистые тёмные ели. Люди там занимаются стекольным делом, а кто попроще, те валят лес и сплавляют его вниз по реке. А кроме людей, живут в Шварцвальде лесные духи. Есть, например, Стеклянный Человечек, друг всех стеклодувов, ростом всего лишь с годовалого ребёнка. А ещё есть Михель-великан: он выше самого высокого дерева. Все знают, что такие существа, если найти к ним подход, могут исполнить твои желания. Да только мало людей, кто рискнёт с ними связываться!
[indent] Однако был парень, который решился искать помощи у лесных духов. А решил он так потому, что сильно заела его бедность. Звали его Ганс, и работал он счетоводом в конторе на большом стекольном заводе. Завод принадлежал местному богачу Петерсону. Многие счетоводы нашли бы способ на такой работе набить себе карман, но Ганс был слишком честен для этого. Воровать он не умел, да и стеснялся. Вот и вынужден был день-деньской считать чужие монеты и смотреть, как богатство уплывает к другим. К тем, кто воровать и умеет, и не стесняется.
[indent] От матери Ганс слышал, что Стеклянный человечек исполняет желания всех, кто родился в воскресенье между двенадцатью и двумя часами пополудни. «Если б ты встретился со Стеклянным человечком, он непременно помог бы тебе», – вздыхая, приговаривала мать. – «Ведь ты родился в воскресенье, в самый полдень». Эти слова запали Гансу в душу; но как найти Стеклянного человечка? Парень повадился бродить один по горам, ходил по дальним дорогам, но всё было тщетно. Наконец однажды очутился он в лесу, который разросся так буйно и густо,  что даже солнечным днём там было темно. Шёл Ганс, шёл и вдруг услышал тоненький звон – будто два стеклянных бокала друг о друга ударились. Но откуда в глухом лесу стеклянные бокалы? Тут бы Гансу и убежать, но он, напротив, остался. Снова послышался звон, и перед Гансом предстал крохотный старичок с бородой лёгкой, как паутина. Вся одежда его была из разноцветного стекла, но стекло то было мягкое, словно ещё не остыло после плавки. «Я знаю, что ты искал меня, Ганс», – сказал он. – «Вот и нашёл. Обещаю, что исполню три твоих желания, любые, даже самые глупые». Ганс обрадовался и подкинул кверху шапку: «Ах, господин стекольный мастер, сделайте меня таким, чтобы я мог воровать, обманывать и наживаться, как все люди!»
[indent] «Безумец!» – вскричал Стеклянный человечек. – «Но моё слово твёрдое: я исполню твоё желание и лишу тебя совести, как ты хотел. У тебя остаются ещё два желания; захочешь их высказать, позови меня. Смотри, в следующий раз будь поумнее!» Сказал он это и исчез. А для Ганса словно бы мир вдруг изменился. Честность и доброта стали пустяками, не стоящими внимания, зато он вдруг ощутил в себе ум, хитрость и жажду удовольствий.
[indent] Золотые денёчки настали для счетовода! Он быстро повернул дела на заводе так, что значительная часть прибыли шла не Петерсону, а ему самому. Переехал в новый дом, завёл пару лошадок и коляску. Дальше – больше: подделал счета так, что хозяин завода запутался в долгах, а потом перекупил у него всё дело за полцены. Теперь Ганс водил компанию с важными людьми: с начальником округа, с главным лесничим да с судьёй, ел-пил на серебре, спал на пуховых перинах, покупал себе что хотел и без счёта проигрывал в карты. Правда, на старушку-мать денег он жалел, и пришлось ей на склоне лет пойти по миру.
[indent] Так текла жизнь Ганса, весёлая и привольная. Что бы он не задумывал, всё ему удавалось. Но правду люди говорят: чем ты богаче, тем скорее тебя заметят те, кому не надо. Настал день, когда Ганс ехал по своим делам через лес, и тут к нему явился сам Михель-великан. «Здорово, Ганс!» – загрохотал он. – «Слышал я, много у тебя золота? А много ли проку будет в твоём золоте, когда ты состаришься и смерть ступит к тебе на порог? Послушай меня: если пообещаешь отдавать мне половину своих доходов, я сделаю тебя бессмертным, нестарящимся, да и болезни к тебе подступать не будут!». Соблазнило это Ганса, и он сразу согласился.
[indent] С тех пор стал Ганс замечать: сколько он не заработает, а половина сразу же исчезает неведомо куда. А сам он, хоть прошёл и год, и пять лет, и десять – ни разу ничем не заболел, и ни новой морщинки, ни седого волоса на нём не появилось...

[indent] – Не кончается, – согласилась Моника. – Она, может, и кончилась бы, если б у Ганса хватило ума жить припеваючи и радоваться тому, что имеет. Первое время так и было. Но постепенно стала Ганса брать досада, что из всех денег, которые в карман текут, к нему попадает только половина. Сколько бы он ни получал – всё равно жалел, что не получил вдвое больше! Когда ему подавали на обед кабанью ногу, он думал, что если бы не договор с Михелем, он кушал бы устриц и бланманже; а когда Ганс покупал себе новый кафтан зелёного сукна, он вздыхал, что это не золотая парча.
[indent] Наконец эти мысли так его измучили, что он пошёл в лес, стал на пригорке и воскликнул: «Господин Стеклянный человечек! Выполните моё второе желание – хочу расторгнуть договор с Михелем-великаном, только так, чтобы и деньги свои вернуть, и здоровье вечное сохранить!»
[indent] Как только он это сказал, появился перед ним старичок в одежде из стекла, только теперь оно было не цветным, а чёрным. Чёрная хрустальная лента обвивала его шляпу. «Глупец!» – воскликнул Стеклянный человечек. – «Пожелай-ка лучше что-нибудь другое!» Но Ганс упёрся: ничего другого не хочет, и всё тут. «Что ж», – сказал Стеклянный человечек. – «Слово моё твёрдое. Слушай же. Расторгнуть вашу сделку с Михелем-великаном я не могу: он сам по себе, я сам по себе. Однако я могу научить тебя, как его обмануть и получить, что хочешь. Но дело это непростое. Хоть на миг дрогнешь, и мало что великана не обманешь, а ведь сам окажешься в его власти! Подумай ещё раз, Ганс: стоит ли рисковать?»
[indent] Ганс стал клясться, что он хорошо подумал и решения своего не изменит, а Михеля совсем не боится. Хотя, правду сказать, Ганс уж так привык не чувствовать ни боли, ни немощи, а прочие трудности разрешать деньгами, что и забыл, что это такое – бояться.
[indent] «Будь по-твоему», – вздохнул Стеклянный человечек. – «Я выполню твоё второе желание. Знай, больше всего на свете Михель-великан дорожит своим сердцем: для сохранности он даже вынул его у себя из груди и положил в банку. Если ты украдёшь эту банку, сможешь требовать у великана что угодно: Михель всё сделает, лишь бы вернуть сердце». И Стеклянный человечек научил Ганса, как похитить заветную банку.
[indent] Пришёл Ганс на гору, где росли самые высокие, самые крепкие ели, нашёл там громадные чёрные камни, подошёл к ним и сказал: «Эй, Михель-великан, принимай в гости!» Тогда расступились камни, и голос Михеля прогрохотал: «Ха! Ну что ж, заходи!» Ганс прошёл между камнями и оказался в ущелье. Там было так же светло, как в лесу, только свет был какой-то неживой — холодный, резкий. От него делалось больно глазам.
[indent] На каменной площадке стоял большой дом, не хуже и не лучше, чем те, в которых живут богатые шварцвальдские плотогоны, разве что побольше, а так — ничего особенного. А на пороге дома стоял сам Михель-великан. «Заходи, приятель!» – сказал он. – «Выпьем по стакану вина». Михель провёл гостя в дом, налил вина себе и Гансу, а потом пошёл у них разговор о всякой всячине, о чужих краях о прекрасных городах и о диковинках, которые можно там увидеть. «А ведь говорят, и в наших землях есть диво, которое не часто встретишь», – ввернул к слову Ганс. – «Слыхал я, что ты сумел запереть в банку живое сердце, и оно не перестало биться!»
[indent] «Это правда», – согласился Михель, уже слегка захмелевший. «Эх», – сказал тогда Ганс. – «Мне быть глазком увидеть это чудо! Я бы до смерти помнил!». И с такой мольбой посмотрел на Михеля, что тот не устоял и повёл его в соседнюю комнату, где на полке стояла стеклянная банка, до краёв наполненная какой-то прозрачной жидкостью. А в банке лежало, то сжимаясь, то разжимаясь, большое живое сердце.
[indent] Как увидел Ганс эту банку, тут же схватил её и кинулся бежать без оглядки. Он знал, что стоит выбежать из ущелья обратно в лес – и он в безопасности! Однако до леса ещё надо было добраться. Когда Ганс выскочил из дома, ему навстречу взметнулась огромная змея. Она в мгновение ока обвилась вокруг него кольцами, сдавила грудь, будто железным обручем, и прошипела: «Отдашшшь сердце?» Но Ганс твёрдо сказал: «Не отдам!»
[indent] В ту же секунду змея исчезла, и Ганс бросился дальше. Но из-под земли дымными языками вырвалось пламя и окружило его со всех сторон. Огненные языки лизали его одежду, руки, лицо… «Отдашь, отдашь?» – шумело пламя. Ганс невольно дрогнул, ведь он почти задыхался от нестерпимого жара, однако собрался с духом и выговорил: «Нет!»
[indent] Пламя сникло, и потоки воды, бурля и бушуя, обрушились на Ганса со всех сторон. В шуме воды слышались те же слова, что и в шипенье змеи, и в свисте пламени: «Отдашь? Отдашь?» С каждой минутой вода подымалась все выше и выше. Вот уже она подступила к самому горлу Ганса. Вот пенистым гребнем встала перед его глазами. Вот он уже почти захлебнулся… Ганс сам не знал, как это вышло, но он вскрикнул «Да, да!» и выпустил банку из рук.
[indent] Вода спала, но вместо воды появился перед Гансом Михель-великан. «Хо, хо!» – зарокотал он. – «Ты хотел обмануть меня, жалкий червяк! За это я навечно заточу тебя в скалу!» И как сказал, так и сделал: поместил Ганса внутрь крепкой каменной скалы.
[indent] Камень, окружающий со всех сторон и не дающий даже пошевелиться – надёжнее любой тюрьмы. Ганс не мог даже мечтать о том, чтобы выбраться оттуда. Не мог он надеяться даже на то, что смерть освободит его, ведь по воле Михеля он стал бессмертным!
[indent] О, как жалел сейчас Ганс о тех временах, когда он мог бродить по лесам, смотреть на небо, слушать пение птиц! Он бы даже согласился снова быть бедным счетоводом, да что там, согласился бы стать нищим, лишь бы не это бессильное существование в темноте! И чем больше он думал обо всём этом, тем сильнее ему казалось, что несчастье началось с того момента, когда он встретился со Стеклянным человечком.
[indent] «Ах ты, стеклянный негодяй!» – закричал он однажды. – «Как же я хотел бы, чтобы ты никогда не выполнял моих желаний! Вот они куда меня привели! Сделай всё как было, слышишь?» И в тот же миг он услышал звон, будто столкнулись стеклянные бокалы. «Моё слово твёрдое», – грустно прозвучал знакомый голос. – «Я выполню твоё третье желание: возьму назад всё то, что дал тебе. Отныне ты забудешь, как можно обмануть Михеля-великана. И отныне к тебе вернётся твоя совесть».
[indent] Что ж, Ганс по прежнему остался заперт в скале, но теперь в придачу к мучительным мыслям об утраченной свободе он не мог не думать о старухе матери, которую он лишил куска хлеба, о работниках-стеклодувах, которых он разорил, обо всех, кого обманул, обсчитал, унизил…
[indent] Говорят, что до сих пор в Шварцвальде стоит каменная глыба, рядом с которой в безветренную погоду можно услышать будто чьи-то стоны. Это – почти заглушенные толщей скалы стенания Ганса; повторяет он всё время одно и то же: «Сколько, сколько, сколько может длиться вечность?»

[indent] – Просто ты взрослый, вот и не пугаешься, – ничуть не огорчившись, отозвалась Моника. – Вампиры все взрослые. Вы были детьми только в человеческой жизни, а это совсем другое. Вот у оборотней не так! У нас есть свои игры и свои страшные сказки. И игрушки, которых не бывает у человеческих детей.

[indent] Девушка потянулась, выгнула спинку и одним прыжком выскочила из кровати.

[indent] – Вина не хочу, – объявила она. – Хочу приключений. Как ты думаешь, наша одежда уже высохла?

[indent] – В том числе и головы, – согласилась Моника. – Отец или мать тушку с охоты принесут, так мягкое мясо вся семья кусками выедает, а ерунду всякую: головы, кисти рук или, скажем, если добыча не человек, а животное, то хвост… вот всё это детям оставляют поиграть. А иногда родители берут свежеубитое тело и с детьми вместе играют. Надо же малышей натаскивать, к крови приучать! Но ты не думай, у нас и другие игрушки тоже есть. И куклы есть, и деревянные лошадки. Всё как у людей почти, только мы игрушки не окрашиваем. Грызть игрушки очень весело, а краски обычно ядовитые. Ну, не смертельно, конечно, но животик заболит… Зато наши деревянные игрушки крепче и из разных пород дерева бывают.

[indent] Моника мечтательно зажмурилась, но тут же засмеялась.

[indent] – Правда, это всё у нас, в венгерских землях. Может быть, здесь, в Англии, по-другому детей воспитывают. Я не знаю.

[indent] Моника хотела было объяснить Даниэлю, что есть большая разница между игрой и настоящей тренировкой. И что когда ребёнок ещё мал – лет, скажем, до трёх, – нет никакого смысла даже начинать обучение искусству охоты, можно только играть. И что ежели всякий раз, когда родители захотят поиграть с малышом, находить для игры настоящую живую добычу, то это слишком накладно получится. И много чего ещё оборотница хотела сказать!

[indent] Но слова хозяйки борделя придали мыслям Моники совсем другое направление.

[indent] – Значит, у меня будет новая шляпка? Ой, как замечательно! Спасибо, Даниэль. Спасибо, сударыня. Хочу посмотреть шляпки прямо сейчас.

[indent] Просвещение Даниэля Сантеса в вопросах воспитания детей было отложено. В конце концов, если вампир прожил без этих знаний шестьсот или даже больше лет, он может обойтись без них и ещё немного.

[indent] Лиллиан принесла четыре дамские шляпы – какие-то были отделаны роскошно, какие-то строго, но ни одну нельзя было назвать вульгарной и отдающей борделем. Сперва Монике очень понравился капор из ажурной соломки, потом её внимание привлекла бархатная шляпка с шёлковым рюшем, идущем под полями… оборотница просто не знала, что и выбрать. Было искренне жаль, что нельзя надеть обе шляпки разом! Но потом хозяйка борделя принесла отчищенное и высушенное платье. Надев его и снова обратившись к шляпам, Моника поняла, что как ни красивы были первые две, к платью из золотисто-коричневой тафты больше всего подходила третья, отделанная фазаньими перьями.

[indent] Когда девушка закончила прихорашиваться перед зеркалом, выяснилось, что Даниэль давно оделся, расплатился и даже позаботился вызвать кэб. Можно было ехать в сад Кью.

[indent] – Какой отличный дом терпимости, – заметила Моника, когда они уже отъезжали от заведения «У Лилии». – Нас там действительно вытерпели.

[indent] – Побродим, – согласилась Моника и непринуждённо оперлась на руку Даниэля.

[indent] Платаны по обе стороны аллеи шевелили листьями, покачивали висящими на тонких стебельках колючими орешками. Пахло влажной землёй и травой; ветер доносил также аромат роз и освежающе-терпкий запах вечнозелёного лавра.

[indent] – Мы снова играем в людей, – улыбнулась оборотница, посмотрев на вампира. – В приличных людей, которые встречаются в театре, ходят гулять в парк… Ну ладно, не совсем в приличных. Скажем, ты похож на представителя золотой молодёжи, который любит поразвлечься чем-нибудь остреньким… а я… я – на молодую безвестную  художницу без гроша в кармане, без будущего, зато с очень бурным настоящим. Неудивительно, что нас занесло в парк в столь поздний час: такие, как мы, могут развлекаться всю ночь напролёт! По-моему, мы очень правдоподобно играем, а ты как думаешь?

[indent] Моника рассмеялась.

[indent] – В детстве у нас была игра «Что на что похоже?». Мы с тобой похожи на людей. Платаны с их серебристыми стволами похожи в сумерках на призраков. Вон та скамейка похожа на кита: такая же горбатая и мокрая. Этот куст похож на шляпку, которую мне предлагали в борделе, но я не взяла: фетровая, с украшениями в виде цветов и листьев.

[indent] Девушка лёгким, ласкающим движением прикоснулась к полям шляпки, которую, напротив, взяла и которая сейчас была на ней. Безусловно, золотистые фазаньи перья элегантнее, чем торчащие во все стороны искусственные листья!

[indent] – Пучок травы похож на ёжа, – продолжила Моника. – А вот идут две девушки – жрицы платной любви. На кого они похожи, как ты думаешь, Даниэль?

[indent] Моника была любопытной. Согласно английской пословице, любопытство сгубило кошку, но оборотень-рысь с таким свойством характера прожила уже двести лет счастливо и интересно.

[indent] Поэтому, когда Даниэль сказал про крики, Моника сразу прислушалась.

[indent] – Точно, зовут. Кричат «помогите, убивают» и всё такое прочее, – кивнула она. – Поможем? А то вдруг без нас не справятся?

[indent] И, не дожидаясь ответа, нырнула в кусты, пробежала по несмятой траве меж деревьев. Она выбирала направление, полагаясь на слух и на ту интуицию оборотней, которую называют также звериным чутьём – именно это чутьё подсказывало, где короче путь и как преодолеть бурелом.

[indent] Даниэль, полагала Моника, последует за ней. Ну, не бросит же он даму одну? Это невежливо.

[indent] Но даже если вампир останется на тропинке, ничего страшного. Тогда Моника потом к нему вернётся и извинится; а сейчас…

[indent] Ветки деревьев, машущие по голове, плечам. Острые запахи цветов и влажной земли. Тёмное небо в промельках листвы над головой. Трава цепляется за юбку. И бег, стремительный бег, почти полёт – сквозь лес, сквозь ночь, сквозь запахи и звуки, бег, опьяняющий восторгом не хуже самого крепкого вина.

[indent] Моника пила воздух полной грудью и чувствовала каждый мускул своего тела. Она наслаждалась.

[indent] Крики сделались ближе.

[indent] – Не знаю пока, – отмахнулась Моника. – Разберёмся по ходу дела. Давай посмотрим для начала…

[indent] Она пригнулась, потянув вампира за собой, и двинулась в обход холмика. Выкрики раздавались уже совсем отчётливо, и к ним прибавились звуки ударов. Моника различала даже шумное, с присвистом, мужское дыхание.

[indent] Раздвинув ветки смородины, оборотница осторожно выглянула.

[indent] Её глазам представилась женщина, распростёртая на земле, и навалившийся сверху мужик. Юбки женщины – между прочим, дешёвые и вульгарные – были задраны до пояса. Мужчина, спустив штаны, засовывал ей своё естество меж пышных, хотя и несколько увядших ягодиц. Женщина кричала от боли и умоляла перестать, но мужик лишь грубо обрывал мольбы и продолжал пользовать её в зад.

[indent] – Боже, как она лежит, ему же неудобно… – пробормотала Моника себе под нос.

[indent] – Да я не стремлюсь её обвинять, – вздохнула Моника. – Просто обидно же: девушка сама себе всё дело портит. Ей бы чуть-чуть сменить позу и расслабить мышцы, тогда и клиенту было бы удобнее, и ей не так больно. Глядишь, и заработала бы больше. Я понимаю, конечно, что она это не нарочно, а по неопытности…

[indent] В отличие от вампира, Моника не стала отворачиваться. Напротив, она с интересом наблюдала за шумной парой; те, увлечённые собственными делами, пока ещё не заметили наблюдателей за кустом. Крики женщины слились в единый подрагивающий стон, дыхание мужчины стало чаще и тяжелее.

[indent] – Ну и мужик тоже неправ, потому что, как ты справедливо заметил, он мог бы уложить даму так, чтоб обоим было удобно, но не сделал этого. Хотя, может, он и сам не знает, как надо делать в таких случаях. Тоже неопытный. Всё зло, Даниэль, – произнесла девушка торжественно, – всё зло – от невежества!

[indent] Тут в голову оборотницы пришла новая мысль, и Моника мигом забыла о торжественном менторском тоне. Она схватила вампира за руку.

[indent] – Даниэль, – зашептала Моника воодушевлённо, – а давай покажем этим людям, как делать надо! Пойдём! Проведём с ними практическое занятие, сделаем доброе дело!

[indent] Нарочно?

[indent] Моника посмотрела на Даниэля, потом перевела взгляд на сопящую и стонущую пару, потом – снова на Даниэля.

[indent] Вампиры отличные эмпаты, чужие эмоции они чувствуют безошибочно. Моника ни секунды не сомневалась, что её спутник прав. Выходит, этому мужлану нравится причинять боль? Что ж, оборотница такое не осуждала – она и сама порой любила поиграть с добычей, посмеяться над её беспомощностью и страхом.

[indent] Но, с другой стороны, издевательств над девушками Моника тоже не одобряла. Тут в ней начинала говорить женская солидарность. В конце концов, в жизни женщинам и без того приходится хуже, чем мужчинам!

[indent] А Даниэль сидел рядом такой умиротворённый, такой… почти счастливый; ему явно не хотелось вставать с камня и мешать парочке. Он наслаждался, переживая их эмоции вместе с ними. И Моника, хотя энергия била в ней ключом, посмотрев на вампира, тоже решила не мешать.

[indent] В конце концов, можно же иногда сделать что-то для своего мужчины. Просто так. Просто потому, что это твой мужчина.

[indent] – Ну тогда ладно, – сказала Моника вслух. – Не будем к ним выходить, не будем ничего показывать. Но только… Даниэль… когда всё закончится… и если он ей не заплатит… можно, мы его съедим?

[indent] – Ой, Даниэль, ты у меня такой порывистый, – сказала Моника, глядя на вампира с нежностью и умилением, – такой непредсказуемый! Сперва ты отказываешься показывать людям правильные движения, потому что так мы не сделаем доброго дела, а потом предлагаешь их съесть! Думаешь, если мы их скушаем, это будет для них доброе дело?

[indent] Тем временем пара за кустами стремительно приближалась к кульминации. Женщина задыхалась от боли, издавая уже даже не стон, а какой-то тихий писк;  мужчина тоже задыхался, но не от боли, а от острого, перехватывающего горло упоения, которое всё росло, ширилось и готово было вот-вот захлестнуть его с головой… и когда это произошло, он зарычал, – зарычал дико, свирепо, –  рычал яростно, раз за разом вонзаясь в чужую плоть, всё быстрее и быстрее…

[indent] Одуряюще пахло свежими, влажными от дождя листьями смородины.

[indent] – Ура! – возликовала Моника. – Можно съесть!

[indent] И вскочила, будто подброшенная пружиной.

[indent] Она помнила слова Даниэля, что съесть людей можно в любом случае. Конечно, вампир был прав. Но так неинтересно. Гораздо веселее чувствовать себя поборницей справедливости.

[indent] Мужчина, услышав возглас Моники, обернулся. Замер, ещё не понимая, как следует отнестись к дамочке, выскочившей из-за куста, но на всякий случай набычился.

[indent] А Монике не понравилось, что он замер. Хотелось действия, драки. Хотелось, чтобы мужчина кинулся на неё, как на добычу, – и потом жестоко обманулся бы, увидев, что добыча оборачивается хищником.

[indent] – Ах ты драный сукин сын, – с расстановочкой заявила она, глядя прямо на противника.

[indent] Глаза мужика налились мрачной злобой. Он видел перед собой ещё одну шлюху. Пусть платье у неё было пофасонистее, чем у предыдущей, но зато грудь! бёдра! ругательства, достойные рыночной торговки! кем ещё могла быть такая девица, встреченная поздним вечером в саду Кью?

[indent] – Убоище лупоглазое! – звонко продолжала Моника. – Чурбан навозный! Чтоб тебя распёрло и вывернуло!

[indent] «Навозный чурбан» кинулся вперёд, замахиваясь кулаком. Моника увернулась, перехватила руку противника за запястье, резко рванула. Мужчина шлёпнулся на землю, но тут же вскочил, взревел раненым быком, снова подскочил к Монике. Оборотница встретила нападение ударом, от которого противник согнулся пополам. Врезала мужику снова. И снова. И снова.

[indent] «Твоя очередь, паскуда», – думала она, когда недавний насильник хрипел и выплёвывал в траву зубы. – «Пришло время самому отведать того, чем ты угощал женщин!»

Отредактировано Моника Надь (2017-06-04 00:45:43)

[indent] Моника обернулась на Даниэля.

[indent] Ей было весело. Запах крови щекотал ноздри, дразнил, звал продолжить игру – ослабить напор, позволить мужику вырваться, а потом снова настигнуть, разорвать ему живот, вывалить внутренности! Оборотница чуть ли не подпрыгивала на месте от нетерпения.

[indent] В противоположность ей, вампир был нетороплив и безмятежен. Он сидел, удобно устроившись, и разминал в пальцах лист смородины. Странно. Неужели смородиновый дух нравится ему больше, чем запах крови? Моника нахмурилась было, но морщинка на лбу тут же разгладилась: конечно же, Даниэль с особым цинизмом наслаждается, добавляя к аромату свежей крови терпкие нотки смородины, подумала девушка. Вот эстет!

[indent] – Я не хочу трогать проститутку, – фыркнула она. – Никакой радости нет драть бессознательную тушку, тем более такую дряблую.

[indent] И Моника с чувством превосходства осмотрела выставленные напоказ прелести женщины. Что и говорить, её собственные были не в пример более гладкими и упругими.

[indent] – Давай бросим возле неё деньги и уйдём вместе с этим, – она кивнула на свою жертву, – куском дерьма. Его можно ещё немножко помучить, прежде чем убить. Съешь его, если хочешь… А я… а я хочу себе на ужин кого-то, кто действительно может драться!

[indent] – Какой ты щедрый, Даниэль! – воскликнула Моника. – Давай так и сделаем.

[indent] Она развернулась к любителю грубых плотских утех и, изящным жестом приподняв юбки, навесила ему хорошего пинка:

[indent] – Вали отсюда, убогий! Пошёл, ну!

[indent] Мужик вздрогнул, будто не понимая слов, потом рванул с низкого старта, тут же упал («Ой, я, кажется, ему колено вывернула, когда на землю роняла», пронеслось в голове у Моники…), подскочил и поковылял прочь – напрямик через кусты.

[indent] – Даю полминуты форы! – крикнула оборотница ему вслед.

[indent] Мужчина прибавил резвости.

[indent] А Моника уже с лучезарной улыбкой повернулась к вампиру.

[indent] – Понимаешь, Даниэль… ой, часов у меня нет, ну ничего, буду секунды отсчитывать… Раз, два, три, четыре… Понимаешь, Даниэль, я просто обожаю мужчин, которые не боятся быть щедрыми и делать широкие жесты. Пять, шесть. Семь. Восемь, девять! Ты не стал ворчать, что неправильно убивать людей, если не употреблять их в пищу, десять, одиннадцать, ты не стал напоминать, что я сама только что хотела его съесть, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…. Ты просто сказал: хочешь домучить – домучай! Не хочешь есть – не ешь! Пятнадцать. Это так прекрасно, Даниэль. Это так чудесно, когда кто-то говорит тебе: делай что хочешь, даже глупость, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, а я в любом случае тебя поддержу и не скажу ни слова упрёка. Девятнадцать, двадцать. Это самый щедрый подарок, который только можно подарить девушке на свидании. Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… Ты великолепен, Даниэль. Ты самый лучший. Двадцать пять, двадцать шесть. И я хочу тебя поцеловать… двадцать семь…

[indent] Она закинула руки за шею Сантесу, прижалась всем телом, захватила губами его губы: жадно, взахлёб, как будто от этого зависела её жизнь; вложила в короткий поцелуй бездну страсти и пыла – и отскочила с возгласом:

[indent] – Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать!

[indent] Избитый мужчина был недалеко. Он прорывался сквозь заросли люпина, стремясь к дорожке, по которой можно выйти на аллею. А оттуда – куда? К выходу из ботанического сада? Кто знает! Ведь в любом случае он не дошёл.

[indent] Моника налетела на него сзади, прыгнула на спину, впечатала  его лицо в землю. Мужик жалобно взвыл, и оборотница пару секунд послушала эту музыку, прежде чем сломать человеку шею.

Отредактировано Моника Надь (2017-07-02 22:08:22)